Юрий Кларов - Станция назначения - Харьков (Розыск - 2)

Я спросил у Сухова, как смотрит руководство махновской делегации в Харькове на мою поездку в Гуляйполе.

- В-возражений у них нет, - сказал Павел.

- О цели поездки спрашивали?

- Д-допытывались, но я отвертелся. Попов готов даже в-выделить сопровождающего. Только, по-моему, не стоит вам сейчас уезжать.

- Почему?

- Ж-жакович-Шидловский в Харьков собирается.

- Откуда у вас эти сведения?

- От Эммы Драуле. Она здесь уже ч-четвертый день.

- Вы с ней встречались?

- Н-нет, Леонид Борисович, - сказал Сухов, и я вздохнул с облегчением: американке совсем ни к чему было знать, что мы интересуемся Жаковичем. Все в свое время. - О Ж-жаковиче-Шидловском она говорила одному товарищу в редакции "Трудовой армии", Мерцалову. Ежели хотите, можем п-подъехать в редакцию на Донец-Захаржевскую. Или не н-надышались еще харьковским воздухом?

- Надышался, - сказал я. - Но поедем мы не в редакцию, а к Сергею Яковлевичу Приходько.

Кучер, у которого уши находились не там, где у всех людей, а на затылке, повернулся к нам всем туловищем:

- В бандотдел чи как?

Приходько встретил Сухова и меня, как близких родственников. Помимо самовара, украшенного медалями не хуже заслуженного генерала, нас ожидали еще и бублики. По целому бублику на душу.

- Яки гарны б-бублики! - восхитился Павел.

- Ничего бублики, сдобные, - небрежно сказал, сияя от удовольствия и гордости, Приходько.

В Харькове Приходько говорил по-русски. Украинцем он себя чувствовал только в Москве. Так комиссар бандотдела понимал интернационализм.

II

Моя поездка в ставку Махно предполагала не только встречу с Жаковичем. Мне хотелось также побеседовать с Алексеем Мрачным, который в конце девятнадцатого руководил в Харькове подпольной анархистской группой, поставляющей отрядам батьки Махно оружие и боеприпасы.

По сведениям Липовецкого, а сведениям Зигмунда всегда можно было доверять, Алексей Мрачный лояльно относился к большевикам и выступал за сотрудничество с Советской властью, что значительно облегчало контакт с ним. Между тем, судя по письму Галицкого из тюрьмы, которое волей судеб оказалось почему-то у Жаковича, затем у Прозорова, Кустаря, Улимановой и, наконец, у меня, Алексей Мрачный после ареста Галицкого установил, возможно, через Жаковича, связь с Винокуровым и пытался выкупить попавшего в руки контрразведки товарища. В качестве взятки он передавал Винокурову, видимо, не только деньги, но и экспонаты Харьковского музея и драгоценности "Алмазного фонда", отобранные в свое время Галицким для финансирования террористической акции в Екатеринбурге. Иначе трудно было бы объяснить, как в нужник к Уварову попали златники Владимира Равноапостольного, Дмитрия Донского, Креза, золотые медали, геммы, "перстень Калиостро", а другие музейные экспонаты и брошь "Северная звезда", пожертвованная в "Алмазный фонд" госпожой Шадринской, оказались у любовницы Винокурова, а затем Уварова, несравненной Ванды, так и не ставшей генеральшей Волковой.

Экспонаты Харьковского музея, предназначавшиеся Мрачным для подкупа Винокурова, находились, видно, у Корейши. Это было более или менее ясно. А вот где и у кого хранились жемчужина "Пилигрима", "Батуринский грааль", "Амулет княжны Таракановой", "Гермогеновские бармы" и другие ценности "Алмазного фонда"? А главное - где и у кого они сейчас находятся? Что, кроме "перстня Калиостро", броши "Северная звезда" и "Комплимента", было вручено в качестве взятки Винокурову?

Кто и с какой целью убил полковника?

Видимо, Алексей Мрачный смог бы ответить мне на большинство этих вопросов.

Хотелось мне также повидать в Гуляйполе бывшего председателя тайного союза богоборцев и будущего верховного жреца Всемирного храма искусств, где бога заменит красота, Владимира Корейшу. Если он и не являлся участником харьковских событий, то что-то слышал о них.

По имеющимся у меня сведениям, Борис Галицкий во время своего пребывания в Гуляйполе не только познакомился с Кореиным, но и неоднократно встречался с ним.

В дневнике Галицкого-гимназиста (дневник был обнаружен при обыске), пересланного Ягудаевым из Тобольска в Москву, содержались некоторые мысли, перекликающиеся с идеями Корейши о Всемирном культе красоты, богоборчестве во имя духовного раскрепощения человечества и превращении искусства в религию, а его деятелей в иерархов новой церкви. Видимо, между Галицким и Кореиным в Гуляйполе установились близкие отношения людей, объединенных общностью взглядов и интересов.

К сожалению, командированный в Екатеринослав и Харьков Борин, которому помимо всего прочего было поручено отыскать Алексея Мрачного, привез в Москву малоприятные вести. Петр Петрович сообщил мне, что Алексей Мрачный после возвращения из Харькова некоторое время работал в культотделе махновской армии, но не прижился там. Затем он выполнял какие-то задания в Амур-Нижнеднепровске Екатеринославской губернии, откуда его вызвали в Гуляйполе. А в августе двадцатого года Алексей Мрачный был отправлен реввоенсоветом махновской армии в Александровск, где бесследно исчез. Причем в Гуляйполе ходили упорные слухи, что до Александровска он не добрался. Знающие люди говорили, что Алексея Мрачного "украли" (так махновцы именовали тайное убийство) по приказу или самого батьки, или кого-то из его ближайшего окружения.

А уже приехав в Харьков, я через Сергея Яковлевича навел справки о Корейше (союз с Махно создавал благоприятные условия для работы не только нам, но и бандотделу Харьковской ЧК). Оказалось, что он покинул ставку Махно еще в ноябре девятнадцатого, причем произошло это при каких-то весьма странных и скандальных обстоятельствах. Человек, с которым беседовал Приходько, утверждал даже, что "главного жреца Всемирного храма искусств" разыскивала в конце девятнадцатого махновская контрразведка.

Таким образом, если Жакович действительно собирался в Харьков, моя поездка в Гуляйполе теряла всякий смысл.

Но насколько эти сведения, полученные Суховым через сотрудника газеты "Трудовая армия", достоверны?

Прикинув все "за" и "против", я решил восстановить знакомство с Эммой Драуле.

Почему бы нам случайно не встретиться?

"Случайная" встреча была организована тем же Сергеем Яковлевичем в эстрадном театре "Буфф", расположенном напротив облюбованного махновцами "Миссури". В тот вечер в "Буффе" читали свои "рабоче-крестьянские" стихи местные поэты и специально прибывшие по такому случаю из Киева завсегдатаи "Хлама" - литературно-артистического клуба, куда входили художники, литераторы, актеры.

Я приехал в "Буфф" незадолго до перерыва, когда служители муз уже успели разоблачить коварные замыслы Антанты, заклеймить позором белополяков, выругать Врангеля, воспеть продразверстку и опоэтизировать сбор теплого белья для Красной Армии. В зале было не густо - трудармейцы, шкрабы (школьные работники), совслужащие, десятка два рабочих... На задрапированной красным полотном эстраде подпрыгивал, извивался и завывал субтильный молодой человек в бархатной блузе:

Пылайте, багровые повести,

Греми, железный рассказ!

Сердце во власти совести,

Кровавой совести масс...

Затем молодой человек на мгновенье смолк, вобрал в свою хлипкую грудь побольше воздуха и уже не провыл, а прямо-таки прорычал в зал:

К дьяволу сирени и верески!

К черту Христа любовь!

Залежи проклятий вдребезги!

Сыпься горох голов!

"Горох голов", видно, уже успел надоесть. Слабогрудому хлопали вяло, из вежливости: не местный небось, с самого Киева ехал. А старался-то как? Взопрел даже...

Поэнергичней аплодировали другому, в тяжелых солдатских ботинках и обмотках, который, критикуя различные неполадки в Харькове, резво рифмовал "вон" - "самогон" и "вею" - "в шею". Но по всему чувствовалось, что для вечера поэзии вполне бы хватило одного отделения...

В антракте, когда уставшая от стихов публика повалила из прокуренного зала на свежий воздух, меня окликнули:

- Товарищ Косачевский!

Я обернулся и тут же был ослеплен белозубой улыбкой Драуле. Итак, мы встретилась.

За прошедшие месяцы американка сильно изменилась. Перемены не коснулись лишь углов и прямых линий. Драуле, как была, так и осталась произведением художника-кубиста. Его авторство было бесспорным. Но она загорела, обветрилась, а в ее жестах появилась уверенность и решительность махновца, который лихим ударом отрубил саблей гусю голову и готовился бросить его в котел.

В общем - "Взвейтесь, соколы, орлами!"...

- Не узнаете, товарищ Косачевский? Мы с вами встречались в Москве. Я Эмма Драуле. Помните?

Я припомнил. Но не сразу. Постепенно.

Приходько был великим мастером по производству "случайностей". У Драуле не возникло и тени сомнения в том, что Косачевский оказался в театре "Буфф" лишь потому, что не может жить без поэзии.